Собрание сочинений в шести томах. Том 5 - Юз Алешковский

Поэтому решаю сделать жертву конем. Мне даже голос был на «вы» из высших сфер: «Не медлим, создаем уголовный инцидент, переходящий для отвода чуждых глаз в прецедент неподкупной деятельности по режиму приездо-выездов и ввозо-вывозов, исполняйте, вы есть балерина злоупотреблений преступной деятельностью на своем посту».

А я как раз наблюдал за работой персонала. Акул в ту смену не было, все килька какая-то плыла, шевеля нечистыми своими плавничками. Вот, наблюдаю взыскательно, проходит через мой детектор фигура невзрачно прибарахленного чугрея средних лет, но рыло холеное и держится который с нагловатой нетерпеливостью – плывет, понимаете, прикидываясь, сволочь. Такие были мне знакомы. Любят, козлы привычной безнаказанности, бросать дерзкие вызовы служебному лицу. Прошел и с ходу требует вызвать начальство, чтоб не выматывали ему тут нервы лишним досмотром сдаваемого чемодана.

– В чем, – спрашиваю сдержанно, – выражено ваше, господин Сызмальский, возмущение деятельностью служб?

– А в том, что в пробку я попал по вине вездесущей жены Лужкова, до вылета всего десять минут, по-ни-ма-е-те?

И так профурсетски, козел, высказал он этот свой виповско-первоклассный выпад против царствующей особы «вездесущей жены», а потом употребил «по-ни-ма-е-те?», что все самолюбие вдруг во мне взыграло, поскольку кроме астральных голосов, мук совести и все-го прочего вышел я на дежурство с накануне удачно поставленным диагнозом типа «с букетом вас, дорогой пациент, – гонорея и грибок нового поколения, хреново реагирующий на сулему, счет оплатите в регистратуре».

Так что я находился на службе в состоянии иронического возмущения. Вот что значит, злюсь, веяние новой жизни общества, тогда как раньше ваш диспансер босиком забегал бы вокруг моего, букет Венеры подцепившего, и даже о продуктовой взятке не заикнулись бы, не то что о счете, а просто ждали бы отстегнутой «столицы» с набором колбасы, грудинки, литовского сыра и пары банок бельдюги жареной в собственном ее соку, а теперь все блыстнуло вместе с Литвой и бесплатного для гражданина СССР медицинизма.

Будь проклята, скриплю зубами от рези, сволочь, гаденыш на пороге аттестата зрелости, шмакодявка со своим невинным видом… растерзал бы, удавил бы гадость, попадись тогда она мне под руку, и сам, думаю, будь проклят, однако радуйся, что у тебя не СПИД.

Данной тирадой хочу сказать, что контроль над собою был у меня существенно ослаблен, если вовсе не потерян. А вы, жалкою толпой сидящие на тронах, свободы, гения и славы палачи, не прерывать, руки не выкручивать…

Чем шипеть меж собою, продолжаю, господа придаточные завсегдатели, вы представьте себя на моем месте: глаза на лоб лезут: офицер мне маячит, что у фигуры чемодан набит валютой, а сама фигура подлеца выступает со своим «по-ни-ма-е-те?». Одним словом, гнидой он являлся, не ведающей, что у должностного лица тоже имеется предел наивысшего терпения, перепрыгивать который не советую, не надо.

Вежливо приглашаю его пройти в мое помещение для дальнейшего досмотра. Он опять хамит, доводя до белого каления резь в мочеполовом канале, которая, враг организма, зигзагом издевательским режет его с паха по пупок и вызывает нервный кашель.

Я и уведомляю крайне вежливо и все еще терпеливо:

– За десять иногда минут, пассажир Сызмальский, можно не только взлететь, но даже и присесть. Куда летим? И на что намекаете, говоря насчет вездесущей жены?

Самого уже шатает все та же резь в том самом, ранее указанном месте, где бесчинствует подхваченный букет Венеры, к тому же подступило к горлу желание отлить и забыться глубоким сном могилы… о Боже, если Ты есть, взгляни сверху вниз: кому-кому, а микробам тут плевать на любые чины и звания, им – что рыба, что свинья, что Пушкин с Лермонтовым, Наполеон и сифон Ильича, поговаривают, идущий аж от предков еврейской национальности.

Но вместо ответов поганый этот Сызмальский злобно шипит, пальцем тыча в потолок:

– Если самолет улетит без важной моей персоны, то вы так за это ответите… погоны ваши сомнительные на обоих плечах запылают для начала к ебене матери – не менее!

И вдобавок ко всему преподносит следующую, категорически неслыханную в нашем помещении общую угрозу:

– Мандавошки, это конец вашей карьеры!

Согласитесь, Ваша Честь, это уже не лезет ни в какие наши воздушные ворота. Все мы, помню, после этого унижения скептически переглянулись. Тогда же я от законной злобы почти что напрудил в штаны, что само по себе при рези пытка, и только затем разговнился на свою голову:

– Слово офицера, Сызмальский: самолет от вас никуда не улетит. Оформляйте, господа офицеры, найденные нарушения, реквизируя все лишние суммы в пользу государственно-го закона о вывозе, положенное оставьте при нарушителе и препроводите на борт, в случае сопротивления составляйте протокол для далеко идущих последствий – это все, я, кажется, сказал, все-е-е! Выдворяйте хама за пределы Отечества!

Затем на мандражащих цирлах балерины строевого шага спешу в сортир, где и отливаю, едва не теряя созание; оба глаза, повторяю, на лоб лезут от каверзного сверления боли в окончательно несчастном моч. канале. «За что, за что?» – мысленно вопию, укоряя высшие сферы влияния на весь злополучный ход мировой истории.

Тем же шагом – будь что будет, провались все в эпицентр ядра планеты – спешу в вип-буфетную, где на халяву глотаю полстакана «курвуазье», расширившего все, которые требуется расширить, сосуды, но и намекнувшего на что-то вроде «проклятой курве аз ее воздам, пропущу подлятину-телятину через мясорубку и наделаю котлет для собак бездомных, любой положительный человек аналогично поступил бы на моем месте, убью сикопрыгу аттестата зрелости».

Правильно, выходит дело, утверждает народ, если не повезет, то практически можно подцепить и на родной сестре, хотя я думаю, что речь идет о жене, и не надо меня тут перебивать, не надо, лишнего ничего в последнем слове не говорят, вы тут не меня учите, а Бухарина…

Суммы у той сволочи изъяли, выдали ему положенную квитанцию, а мне, слегка поправившемуся перед началом шприцоукалываний, чтоб потом с неделю уже не пить, – гонорея, как известно, с нами не шутит, она не Задорнов, – мне доложили, что нарушитель на коленях предлагал им все остальное. Только, говорит, задержите меня тут хотя бы на сутки. Но офицеры были неподкупны после обозначения их мандавошками конца карьеры, он охал, ахал, за сердце хватался, косил, как бывает, но его умелым хуком послали в нокаут, облили грудь виски, вызвали медиков с носилками и, как поддатого туза, затащили Сызмальского на борт, самолет же отправили. До встречи, мол, через две недели, мягкой вам посадки, господин хороший, помните там, как надо разговаривать со службами.

Помню, я в тот раз еще глубже задумался над хреноватым предчувствием, но тут ко мне подпархивают СМИ, они же четвертая власть, подпархивают, учтите, тогда как Отчизна и от власти первой еще не совсем остыла. Ну, я сдуру даю им отчет о том, что при вывозе неположенного граница родины, понимаете, как была на замке, так на нем и останется до конца света, пусть все это, включая женщин, немедленно намотают себе на ус. А резь и боль во мне усилились до того, что хоть «скорую» вызывай.

Поэтому, Ваша Честь, и вы, присные отседатели своих гузн, сегодня больше ничего произносить я перед вами не намерен, хоть вырвите язык, караул устал, прекращаем заседание, конституцией гражданам положен перерыв с подготовкой к уверенности в завтрашнем дне дальнейшей правоты по делу, и усильте охрану важного свидетеля, если желаете, чтоб сдал он всех до основанья, а затем… затем уже свершайте защитную свою косметологию и этапируйте, куда хотите. Все равно враги меня замочат, будь то в темнице на Марсе или на худой конец на той же Венере, проклятье шлю и планете этой, и подлым физиям многих местных ее представительниц слабого, видите ли, пола. А с моей забинтованной харизмы прошу снять повязку ради лучшего продвижения ложки в ротовое отверстие, ибо я больше не буду ни сопротивляться, ни противоречить – даю в этом слово преследуемого врагами свидетеля, честней которого не бывает в нашей с вами судебной практике.

8

Разрешите, Ваша Честь, в самом начале данного заседания принести всем вам свидетельское свое спасибо за снятие с лица бинтов без помощи ментов в белых халатах, чтоб затем начать себя обелять, хотя черного кобеля никогда не отмоешь добела, только не надо рассматривать эту поговорку в качестве расистского экивока, поскольку подписан на политкорректность высказываемых положений при досмотре въезжающих и, главное, выезжающих мошенников и наркокурьеров из Нигерии.

Поэтому вернемся к делам службы. После первого же укола стало мне полегче. Проснулась угасшая было жажда трудовой деятельности, всех нас там поддерживавшая ежедневно, а иначе чиновникам никогда было бы себя ни прокормить, ни одеть, ни обуть и тачку ни купить, не буду уж сюда приплюсовывать рифму еще одного глагола, регулярное удовлетворение которого необходимо для здоровья безвременно неженатого человека.